«В одиночку России инфляцию не остановить»
— Наталья Васильевна, первое, с чего хотелось бы начать, — это инфляция, которая в 2021 году сделал какой-то просто неимоверный скачок. Официальная цифра в декабре была уже больше 8%…
Это средняя инфляция. Но по многим группам товаров рост составил и 30, и 40%. Инфляция для всех разная — ее размер зависит от потребительской корзины. Если у вас денег мало, и почти все уходит на еду, — у вас инфляция будет больше, потому что продовольствие подорожало сильнее всего. Если вы на еду тратите немного, нужно смотреть другие категории товаров.
— По ощущениям людей, как показывают опросы, рост все 17%…
Для бедных групп населения инфляция будет процентов 15-16. Люди это чувствуют. Почему она такая большая? Это глобальный тренд. Инфляция пошла вверх во всем мире. Россия же включена в глобальный рынок. В межсезонье у нас даже овощи привозные — молодая картошка, морковка в мае—июне. Ну и, давайте скажем честно, производитель не будет упускать выгоду. Возьмем древесину: заготавливается, грубо говоря, 40 миллионов кубов, вывозится 31 миллион. Что выгоднее, когда цены на глобальном рынке растут? Конечно, вывозить.
— То же самое, что и с металлом получилось?
Конечно. Предложение на внутреннем рынке или сокращается, или не растет. А жилищное строительство активизировалось, в том числе индивидуальное, где используется много дерева.
— Год назад, когда цены поползли вверх, регулировать их пришлось в ручном режиме. Подобные меры в нынешних условиях не сработали бы?
Tогда был шок: цены на самые ходовые продукты — гречку, растительное масло — выросли на 40-50%. Ввели экспортные пошлины, контроль за наценкой.
— Сейчас — борщовый набор, который тоже вроде бы летом пытались контролировать. Но уже в ноябре цены поползли.
Овощи — массовый продукт: очень много производителей. Их сложнее контролировать. В отличие от сахара, например, — там все заводы крупные.
— Центробанк пытался сбить темпы инфляции повышением ключевой ставки. Почему не удалось остановить цены?
В одиночку свою инфляцию мы не остановим. Можно только затормозить. Это, повторю, глобальный процесс. Мы страна, которая вписана в мировой рынок. Центробанк все правильно делает: он тормозит инфляцию внутри страны.
«Вытягивание ресурсов из регионов в Москву продолжается»
— В 2021 году, как сказал на пресс-конференции президент РФ Владимир Путин, установлен рекорд в жилищном строительстве. Во многом, вероятно, благодаря льготной ипотеке. Но по всей ли стране одинаковая картина?
В этом году был действительно феерический рост: в Москве, Московской и Ленинградской областях — рост под 70%, в Санкт-Петербурге — 87%. То есть льготная ипотека подстегнула рынок жилищного строительства там, где есть платежеспособный спрос, — в двух крупнейших агломерациях страны.
— В регионах эта мера сработала в меньшей степени?
По-разному. Такие темпы, как в Москве, надо поискать. Можно, конечно, говорить о росте в два раза, если у вас раньше сдавалось два дома, а стало — четыре. У нас больше четверти всего ввода жилья в стране дают две столичные агломерации: 22% выданных ипотечных кредитов — это Москва и Подмосковье. На весь Дальний Восток ввод жилья составил меньше 3% от общего по стране.
— Получается, вытягивание ресурсов из регионов продолжается?
Да. И это не злой умысел. Это выгода девелоперов, которые построят и продадут. В Москве концентрируется огромный платежеспособный спрос. Кроме того, это желание людей что-нибудь прикупить — так называемый инвестиционный спрос. Кстати, в июле 2020 года, когда ввели льготную ипотеку, шло снижение ввода жилья. Многие сразу захотели купить жилье — ведь ставки [по ипотеке] понизились. Если спрос растет, а предложение сокращается, что будет балансировать? Цена квадратного метра. За полгода она выросла на 15%. И те, кто надеялся сэкономить на ставке ипотеки, потеряли на стоимости квадратного метра гораздо больше. Сейчас такой дешевой ипотеки нет, потому что ввод жилья начал расти. Это сбалансировало спрос и предложение. В этом году, по-моему, ипотечных кредитов выдано на 4,7 триллиона рублей — это половина всех кредитов населения.
— Но уже звучат прогнозы, что в 2022 году ставки будут двузначными. Это замедлит жилищное строительство?
Ставки вырастут, да, — если ключевая ставка восемь с лишним процентов, это естественно. Поэтому и ввод жилья замедлится.
«У власти есть желание усиливать централизацию»
— В пандемию трансферты из федерального центра в регионы заметно увеличились. Означает ли это, что Москва изменила бюджетные отношения с субъектами?
В 2020 году объем межбюджетных трансфертов действительно вырос — больше чем в полтора раза, на 54%. Регионы получили дополнительно 1,3 триллиона рублей (давали на ковидные койки, оборудование и так далее, плюс нацпроекты). В этом году таких объемов уже не могло быть. Но и сокращение трансфертов было относительно небольшим — это где-то минус 4% [от 54%].
Другое дело, что сократились расходы регионов на здравоохранение — на 9%. И понятно, почему: койки введены, оборудование закуплено, госпитали построены. Но с учетом расходов Фонда ОМС, которые идут на зарплату врачей и закупку лекарств, сокращение будет где-то на 3-4%. Больше всего сократили трансферты регионам, где заметно выросли собственные доходы. Кому-то прибавили, и таких регионов немало. Но говорить о прозрачности [бюджетной] политики я не рискну. Бюджетные отношения изменились в сторону более жесткой регламентации того, на что тратятся деньги.
— Многие регионы закончили 2021 год с профицитными бюджетами, верно?
Да, очень хорошая картинка. В 2020 году 57 регионов были с дефицитом. Сейчас просматривается около десятка. Во-первых, у регионов на 26% выросли собственные доходы. Консолидированные — на 20%. Во-вторых, почти в полтора раза вырос налог на прибыль — 47%. Металлурги, производители минеральных удобрений, нефтехимики — все резко нарастили прибыль, так как выросли цены на их продукцию. Инфляция сработала как инструмент роста прибыли производителей. На 15% вырос объем НДФЛ, а это базовый налог: работников на рынке стало больше, произведена индексация [зарплат]. Но цифры пока не окончательные — нужно дождаться данных по концу 2021 года, так как основная часть капитальных расходов и оплаты госконтрактов приходится на декабрь. Поэтому регионов с дефицитом будет побольше [десяти]. Но все же меньше, чем было годом ранее.
— В интервью нашему агентству в 2019 году, говоря об изменении трендов региональной политики 2010-х годов, по сравнению с 2000-ми, вы сказали, что «степень вертикализации неэффективности системы управления дошла до такого, что она уже не сбоит, а искрит». Прошло два года в новом десятилетии. Что-то изменилось?
Да. Происходят два удивительных процесса одновременно. Оказалось (и тут я должна себя поправить), что в форс-мажорных обстоятельствах суперцентрализованная система реагирует быстрее — деньги-то наверху. Началась пандемия, и [у центра] появилась возможность добавлять регионам деньги на борьбу с ней.
Если убрать ковидную составляющую, можно сказать, что сверхцентрализация еще больше усилилась: мобилизационная система сработала, и у власти появляется желание еще больше закручивать ее, усиливать централизацию. Пока все идет по этому пути. Но мобилизационный эффект не может быть вечным — тогда регионы становятся винтиками единой машины.
— С другой стороны, что будет, когда пандемия закончится?
Назад не отпустят, это понятно, потому что до 2030 года нужно реализовать нацпроекты. Эта госмашина будет закручивать гайки до тех пор, пока не сорвет резьбу. С кем бы я ни говорила из людей бюрократического сообщества, они уверены, что это оптимальный вариант, что именно так мы можем быстрее развиваться.
«Регионам нужны прямые инвестиции»
— Осенью резонанс вызвал законопроект о публичной власти. В ХМАО и ЯНАО элиты высказались резко против изменения бюджетных отношений внутри «матрешки», и были даже прогнозы, что это приведет к объединению регионов. В то же время другая «матрешка» — Ненецкий АО и Архангельская область — промолчала. Были риски, на ваш взгляд?
У Югры и Ямала договор с 2005 года, по которому они и так направляют Тюменской области до трети своего налога на прибыль. Плюс еще финансируют программы переселения с Северов в Тюмень. Но у них и на собственное развитие остается немало. Они испугались потери самостоятельности при распределении бюджетных расходов. У ЯНАО в расчете на душу населения, с корректировкой на стоимость жизни бюджетная обеспеченность сопоставима с югом Тюменской области — на 60% выше средней по стране. А у ХМАО хуже: примерно на 20-25% выше средней. У Хантов же больше всех отбирают в пользу и федерального бюджета, и в пользу юга Тюменской области. Соответственно, они возмутились, что у них отберут бюджетные полномочия, но без объединения регионов.
А ненцы же боялись объединения. Почему они промолчали? Во-первых, им вернули кусочек налога на прибыль, который у них был изъят полностью — все уходило в Архангельскую область. Когда их слить хотели, — тут уж они не промолчали, потому что бюджета, который у них есть, им хватает, чтобы жить лучше, чем живет Архангельская область. Если бы их слили, они получили бы дырку от бублика.
— А как вы считаете, будет ли развиваться история с возможным объединением Тюменской и Курганской областей?
Не будет, думаю. [Курганский губернатор Вадим] Шумков хочет этого. Он уже устал рулить этой депрессионной территорией. Ничего не помогает. Население Курганской области тоже не против (многие не против). Знаете, кто против? Тюменская область. Зачем ей этот миллион [жителей], на который она будет тратить деньги? Поэтому, пока у Тюменской области есть большой лоббистский ресурс, мечты Шумкова и многих курганцев вряд ли реализуются.
— Но точки роста в Кургане какие-то есть? Ведь дальше жить как-то надо.
В Кургане очень тяжелая ситуация. Я искренне сочувствую Шумкову как губернатору. Но это машиностроительный регион, который начал погибать в 1990-е. Новых крупных бизнесов там нет. Живут только за счет оборонзаказов. Ну, есть какая-то пищевая промышленность. В окружении более динамичных городов он проигрывает, не притягивает быстрые бизнесы и инвестиции.
У меня нет рецепта, как из депрессивности выйти быстро. В данном случае основной регулятор, как мне кажется, это миграция, не экономический рост. Люди уезжают в соседние регионы. Экономический рост всегда начинается там, где есть конкурентные преимущества. Бизнес идет туда, где он быстрее отобьет деньги. Покажите мне выгоды Кургана — и обсудим.
— Инфраструктурные бюджетные кредиты могут как-то вытянуть подобного рода регионы?
Это не те деньги. Кроме того, слово «кредит», понимаете? Его же отдавать надо. За эти кредиты бьются те, кто понимает, что отдаст, или те, кто действует по принципу: сейчас возьму, а там вы мне простите…
— Спишете…
Да, точно — спишут. Но для этого нужен лоббистский ресурс, чтобы кредит выбить побольше, а потом чтобы вам его простили. Инфраструктура — это не быстрая история. Как инструмент, с одной стороны, это разумно. Хотя я бы предпочла, чтобы больше давали прямых инвестиций на развитие инфраструктуры. Но федеральные власти боятся, потому что не знают, как освоят эти деньги. А кредит вроде бы дисциплинирует.
— Если не инфраструктурные кредиты, нацпроекты хоть как-то вытянут депрессивные регионы?
Я не верю в развитие сверху. Желание развиваться должно быть и снизу. У нас же в министерствах сидят чиновники, которые «знают» первоочередные потребности всех 85 субъектов и которые «правильно» им распишут, на что в первую очередь тратить деньги. В каждом министерстве есть свои KPI, которые распределяют по регионам, чтобы в итоге выйти на общефедеральную цифру. Поэтому я очень скептична относительно эффективности этого формата. Местные власти наверняка лучше федералов знают, чего не хватает и во что нужно инвестировать (в смысле реального расшивания узких мест). Деньги-то не такие большие. Поэтому их нужно тратить на то, что в первую очередь надо региону.
